Читать книгу "Алина, или Частная хроника 1836 года [СИ] - Валерий Валерьевич Бондаренко"

почти ежедневно. Это наказание прямо!

Расскажу же все по порядку.

Итак, в десять утра явились мы нынче в Зимний к торжественной литургии. В церкви присутствовал сам государь и весь Двор.

В час пополудни в Золотой гостиной мы — то есть статс-дамы, фрейлины и дамы городские — предстали перед Ея Величеством с нашими поздравлениями по случаю нового, 1836 года. Государыне нездоровилось и всерьез опасались, что ее не будет вечером на маскараде.

Императрица сидела в глубоком кресле посреди гостиной — тонкая, бледная, прелестнейшая блондинка. Среди мягкого сияния позолоты, вся в бирюзовом, в горностаевой пелерине, она была воплощенная царственность, невзирая на недомогание.

Торжественность минуты преобразила и все знакомые лица. Слева от государыни стоял обер-церемониймейстер граф Воронцов-Дашков с вызолоченным жезлом и круглым, всегда улыбающимся лицом, отчего прозвали его «вечным именинником». Справа — огромный граф Литта, обер-камергер.

И вот Литта (а голос у старика до сих пор громовый) возглашает:

— Статс-дамы Двора приносят поздравления Вашему Императорскому Величеству!

Входит сонмище желтых старух в горностае и с тяжкими шлейфами и кланяется.

Далее:

— Кавалерственные дамы приносят поздравления!..

Входят дамы все больше среднего возраста с розово-серебристыми лентами и орденами св. Екатерины, — и снова поклоны.

Дальше фрейлины в придворных платьях а ля рюсс, с длинными рукавами и с кокошниками на головах, — молодые обычно лица. Среди них — и я.

Мы устраиваемся по обе стороны от кресла Ея Величества. Зрелище живописное, ангел мой!

Потом появляются городские дамы, одетые превосходно, среди них две Пушкины, которых досужие умы считают красивейшими, — графиня Эмилия и Натали. Все они выстраиваются у противоположной стены гостиной.

Дальше приносят свои поздравления мужчины: камергеры, генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, камер-юнкеры, кавалергарды. Черные, красные, белые стройные толпы их, дружно склоняясь по мановению жезла Воронцова, проходят затем в соседний зал.

Среди белой толпы кавалергардов — и он, в алом и белом, с золотой прекрасною головой!

— Мил, как демон, — шепнула мне Мари Мердер и закрыла его от меня своим глупым кокошником.

Я стерпела, я виду не подала, как мне приятно и как досадно.

Ах, еще вчера он выпросил у меня на вечер вальс и мазурку!..

Докучный день тянется, — серый, холодный, ветренный.

Среди камер-юнкеров — и твой знакомец Пушкин, темный в своем черном мундире. Арап неукрощенный! Он надул губы и был приметно недоволен своей участью представляться среди совсем молодых.

Да, жаль мне его жену! Ее спасает лишь ее же природная глупость.

Но могла бы ты жить с этаким вот чудовищем?

Я прерываюсь. Через два часа мы едем на маскарад, и надо как следует подготовиться. Утром я была в белом атласном платье с пунцовым шарфом. Вечером буду в жемчужно-сером. Милая, но тебе следует выбрать розовый, непременно розовый цвет!

Ах, как жаль, что ты еще не будешь вечером во дворце!

…………………………………………………………………………………

Продолжаю письмо в два часа ночи. Мы только что вернулись из маскарада. Нас чуть там не раздавили. Народу была пропасть, — говорят, тысяч тридцать!

Для гостей открыли все парадные залы и Эрмитаж. В девять вечера Августейшая фамилия явилась в Концертном зале перед восторженною толпой. Государыня была в бледно-лиловом платье с чудным поясом, усыпанном брильянтами и аметистами.

Все тридцать тысяч гостей, среди которых были даже купцы и чиновники, с любовью теснились вокруг государя, вступившего в десятый год своего царствования.

Я уже сказала тебе, что ограничилась белым платьем и черною полумаской, хотя большинство дам было в маскарадных костюмах.

— Отчего вы не в маскарадном платье? — спросил меня Жорж.

— Я не актерка, — заметила я. К чему изображать из себя бог знает что? — Но скажите, барон, кем бы вы хотели, чтобы я оделась?

Он взглянул на меня вдруг очень внимательно (насколько то позволяла мазурка) и ответил:

— Черным лебедем.

— Черным лебедем? Отчего же именно черным?

Он пожал плечами и ничего не ответил. Барон был очевидно смущен! Как мне польстил этот его ответ! Итак, он видит во мне роковое что-то? Занятно!

Потом был ужин. К половине первого Их Величества покинули собрание.

Провожая нас с маман до кареты, д'Антес как-то странно вдруг оглянулся. Я проследила взгляд его. Он испортил мне вечер: Жорж смотрел на эту безмозглую «красавицу», на Пушкину.

Она ничто; она к тому же и замужем!».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Читатель ошибется, однако, предположив, что письмо сие стало очередной булавкой в Алинино сердце. Барон д'Антес еще царил в душе ее, и все же новое впечатление (молодость, молодость, — и так всегда!) уже два дня сильно развлекало ее воображение.

Из дневника Алины Головиной:

«Итак, его зовут Базилем, — Базилем Осоргиным. Я встретила его в приемной у дядюшки. Молодой человек, отлично одетый, стройный, с черными волосами и голубыми глазами, такими яркими, встал при моем появленьи. Я смешалась: в этот час, когда дядюшка у себя в министерстве, приемная обычно пуста.

Не следовало, конечно, заговаривать с незнакомцем, однако он показался так растерян, что невольно мне захотелось ободрить его словами:

— Его высокопревосходительство бывает обычно к трем часам, месье.

Отчего-то (но отчего? — я вовсе ведь не тщеславна!) мне приятно было разыграть роль хозяйки.

— Какая досада, мадмуазель! Он сам мне назначил к половине второго, — ответил молодой человек с искренним сокрушеньем.

Я тронута была простодушьем его. Мы разговорились. Он объяснил мне, что недавно вышел из университета, что матушка его уж месяц как скончалась, отец-генерал погиб в битве под Лейпцигом, а именье вовсе расстроено.

— Если бы не дядюшка ваш, не его участие, мне бы пришлось несладко.

— Давно ль вы знакомы с дядюшкою?

— Меня представили на прошлой неделе, — ответил он и вдруг покраснел ужасно. Сущий ребенок! Захотелось потрепать его по щеке. Но я сдержалась, и вовремя: дядюшка с шумом возник на пороге:

— Мой друг! — вскричал он, вовсе не замечая меня. — Я заставил вас ждать?

Но тотчас сменил тон на министерски важный и указал Базилю следовать в кабинет»..

Алина вернулась к себе. Точно чужими глазами увидела она свою комнату, оклеенную желтенькими обоями, с узкой кроватью, ситцевой ширмою, высоким зеркалом и письменным столиком у окна… О бароне можно было мечтать. Но этот робкий юноша, — он казался таким близким, таким (ну да, да, — это